Речка Ксёгжа в своём среднем течении словно заварена крепким чаем. Это оттого, что она, извилисто-прихотливая, долго бродит по торфянистым низинам, окрашивая свои неглубокие воды коричневым колером.
Потом, выбравшись из сырого, непролазного, повитого хмелем, мелколесья, речка, подпитываемая ручьями, сбегающими с высокого левого берега и освещаемая солнцем, растворяет свой чайный цвет и становится светлой и ласковой.
И течёт себе эта речка-невеличка, течёт, отороченная густым тёмно-зелёным ольшаником вперемешку с кудрявым ивняком, не зная-не ведая, как много значит она в жизни этого края, что одним своим присутствием среди здешних пажитей она приносит селянам житейскую благодать. Это на ней, Ксёгже, в былые времена на расстоянии 10-12 вёрст крутили свои жернова три водяные мельницы и две крупорушки, а к ним пристраивали свои валики две шерстобитки. А весной, по большой полой воде по речке сплавляли строительный шестиметровый лес и дрова, заготовляемые, впрочем, на её берегах – в Большом Муторе и Выкушах.
Правый берег Ксёгжи – низкий, как бы самой природой заказанный для земледелия. Тут, на добрых, увлажнённых и обогащённых речкой почвах, издавна выращивают хлеб, капусту, пасут скот, заготавливают сено.
В иной год под Выкушами ставили до десятка стогов и были они осанистые, подбористые, с плотными шапками-овершьями, отдалённо напоминающие древних воинов, стоящих на страже своих славянских рубежей. Левый же берег Ксёгжи – высокий, лесистый и местные жители зовут его Горой, хотя строго говоря, это не гора, а взгорье. Как утверждал учитель-пенсионер Доронин Иван Терентьевич, - это берег стоявшего в древние времена моря, потому-то он весь песчаный и густо усеян камнями.
А камни здесь всякие. Иные – крохотные, с воробьиное яйцо, другие – с колосную корзину. Одни остроугольные – будто колотые, другие круглые, обкатанные, как бильярдные шары. И те, и другие – самых разнообразных расцветок – и серые, и перепелёсые, усыпанные розовыми крапинками, и багряные, словно в бане помытые, и чёрно-аспидные с прожилками, и светло-голубые, бирюзовые, и ярко-зелёные изумрудного цвета.
Кроме того, в речке, в её кручах на левом берегу находят ещё «чёртовы пальцы» - круглые, веретенообразные, но это тоже – камни.
Разноцветные здешние минералы, как уверяет другой старожил Илья Васильевич Панягин, одно время привлекали к себе внимание учёных людей. Учёные приезжали, ставили палатки и копали Гору – искали здесь бирюзу и изумруды, потому как они имели внешнее сходство с драгоценными камнями. Копали глубоко и уж, кажется, ничего после этих раскопок на Горе не оставалось. Но шло время и заносило песком траншеи и лунки, сквозь песчаные пласты являлись глазу новые минералы. Правда, бирюзы и изумрудов не находили. Но учёные люди, как говорят старожилы, в накладе не оставались, потому, что этими весёлыми, разноликими камнями будто бы в больших городах украшали фасады вновь строящихся многоэтажных домов. И тот же Илья Васильевич хвалился: «Нашими-то камнями вся Москва украшена».
Маленькая Ксёгжа на удивление богата рыбой. Тут и пугливая, осторожная плотва и краснопёрка, и ерши, заглатывающие почти голые, объеденные собратьями, крючки, и пескари, вспыхивающие серебряными огоньками на песчаных отмелях, и вальяжные, крутолобые язи, и бесстрашные разбойницы щуки, и прожорливые, изголодавшиеся за зимнюю пору икрометания, налимы, и крепкие, нарядные, как былые гвардейские офицеры, окуни, и жирные, золотистые, обитающие в заводях за речкой, лини.
Другой сторожил Тимофей Егорович Ратников, в прошлом ветеринарный фельдшер, рассказывал, что когда-то в Ксёгжу через Унжу, заходили с Оки лещи – широкие, как деревянные лопаты. Их ловили чуть ли не голыми руками, а, выловленных, отвозили в деревню на телегах, в колосных корзинах.
Тимофей Егорович, как это свойственно старым рыбакам и охотникам, возможно и несколько преувеличивал, но никто не может отрицать того факта, что, когда в шестидесятых годах, по инициативе здешнего председателя колхоза, ныне покойного Петра Ивановича Житкова, на Ксёгже, у Варваровки, возвели плотину, и в тёплую прудовую воду запустили мальков карпа, то через три года мальки нагуляли по 4 – 5 килограммов.
Наслышанные о здешних рыбных благодатях, на Ксёгжу стали наезжать любители рыбы из других селений, например из Касимова и даже из Меленок и Мурома. Местным жителям такие гости не нравились. Нет, они не напускали на них своих активистов, не отбирали орудия лова, не подавали в суд на браконьеров, а пока только стыдили. (А зря! Предприимчивые гости потом стали глушить рыбу электрическим током).
- Вам не жалко такую молодь губить? – говорили при встрече местные жители, глядя на полукилограммовых карпов, висевших на куканах непрошенных гостей. – Не стыдно?.. Мы такую-то мелочь обратно в речку пускаем. Пусть подрастёт.
На левом высоком берегу, как бы прикрывая Ксёгжу от холодных восточных ветров, задумчиво и таинственно синеет касимовский лес. Он тут небольшой, смешанный, и его можно обойти за день. Но ведь не обойдёшь, потому, как на каждом шагу тебя поджидают грибные соблазны!
Вот у самого входа в лес, на опушке, под молодыми сосёнками, средь редкой лесной травы светятся золотистые, как только что облитые маслом, пряники. Это – маслята. И конечно, вы не пройдёте мимо… А когда углубитесь в лес и окажитесь среди берёз, вам встретятся белые грибы – крепкие, толстоногие красавцы (их тут ещё называют «дубовиками»). И рядом с ними – их младшие собратья – подберёзовики («челыши»). Если белые стоят всё больше в гордом одиночестве, то «челыши» растут колониями… А в низинке красуются франтоватые, в красных шапках набекрень, подосиновики. И как бы дополняют грибной ряд – «солёные»: волнушки и сыроежки, до полудня хранящие в своих блюдечках утреннюю росу. А на влажных лощинках, в гущине разнолесья, попадаются редкие, даже для этих грибных мест – грузди. После сорокадневного засола, грузди так мясисты, так пронзительно вкусны и аппетитны, особенно с картошкой-разваркой, что ими объедаются. И – верно или нет – живёт в тех местах дивная байка, что будто бы один приезжий гражданин, зять бабы Груши, так увлёкся с похмелья груздями, что чуть было, не проглотил свой собственный язык.
- А и проглотил бы, - уклончиво отвечала баба Груша. – Потому как, срамник, больно матерно ругался. Как пастух Евдоким!..
И конечно, в здешнем лесу, в низинках, произрастают черника и гонобобель, на «порубах» празднично-заманчиво краснеют земляника и малина.
Здешний лес ещё занятен тем, что он как бы поделён природой на секторы. Его делят глубокие, поросшие преимущественно голенастым черноталом овраги, сбегающие со своими ручьями, с левого берега. На одном секторе густо, изумрудисто зеленеют сосны, на другом – нежно, приветливо светятся берёзы, на третьем – сизые, вечно беспокойные осины… А между ними, спускаясь к речке, независимо выступают хозяева леса – могучие, мудрые дубы.
За дубами – малоплодородное, супесчаное поле, зарастающее березняком и соснами. Здесь обитают тетерева. Зимой они виснут на голых берёзовых ветвях и походят на шапки.
Ранней весной пернатый мир вокруг Ксёгжи наполняется прилётной дичью – возвращаются на родину утки и вальдшнепы. И тогда в болотцах за речкой и в приречном лесу бухают выстрелы. Это разряжают свои двустволки приезжие охотники, истомившись в ожидании своего часа. И, кажется, охотничья братия выбьет всё летающее и плавающее поголовье до последнего чирка. Но – нет!.. Охотники всё больше возвращаются домой с пустыми ягдташами, отведя душу стрельбой по опорожнённым ими бутылкам. Так что к осени становится на крыло новое, молодое поколение пернатых.
Не охотники, надо признать, сокращали здешний природный мир. Тут большую роль сыграли химические удобрения. Это они изводили живность. Но, к счастью, совсем не извели. Нет-нет, да и выметнется, словно по забывчивости, из берёзовой опушки одинокий зайчишка и полепит дальше от людей, свидетельствуя тем самым, что он ещё жив, косой, ушастый курилка!..
Невеликая речка Ксёгжа, как неоднократно рассказывал Доронин Иван Терентьевич, сама того не замечая, вспоила и вскормила несколько поколений выкшан, муторян, жителей других прибрежных деревень – Балобанова, Варваровки, Свищева. Поколения приходят и уходят, говорил старый, мудрый учитель, а речка остаётся, неся свою, вроде бы незаметную, но такую полезную людям службу. Она стала неотъемлемой, живой частью края, напрочно вселилась в его жизнь. Особенно боготворят речку за её преданность родному краю, за то, что она никогда не изменяла ему, не утекала к большим городам, как некоторые её сограждане. Взяв, своё начало в сырых булгаковско-мимишкинских лугах касимовского района она в этом районе и осталась навеки. А то, что она слилась у большого села Ардабьева с речкой Унжей, отдав ей свои воды и оставив себе лишь название, да добрую память, так это по закону природы. Это её судьба.
У выкшан и муторян вошло в обычай делиться с речкой Ксёгжей своими радостями и невзгодами. В часы досуга, а особливо в пору половодья жители приходили к её живописным берегам, мягким, светлым водам, просто посмотреть на неё, как она живёт-здравствует, как пережила зиму.
А ещё к ней приходили перед трудной дорогой, чтобы проститься. И прощаясь, летом окунались «с головкой», блаженно поохивая в её чистой, благодатной воде. Зимой же зачерпывали из проруби горстку-другую студёной влаги, плескали себе в лицо.
Они приходили проститься, чтобы потом вернуться.